Пожарная инспекция пугала картинкой, как выбегающие при пожаре дети запинаются о коврик, падают на нем и больше не встают, покрывая коврик мертвыми телами. Вывод был однозначный: коврик нужно прибить гвоздями, чтобы не елозил. Чего, казалось бы, проще? Но тут приходили представители санэпидемстанции, учетчики микробов и бактерий, и впадали в ужас от прибитого коврика. Ведь при уборке его надо обязательно приподнимать, чтобы мыть под ним пол. Ввиду этого двоевластия рядом с входной дверью в укромном месте лежали молоток и гвоздодер. И все члены «рассадника красоты» были обучены обращаться с этими инструментами. Иногда пользоваться ими приходилось по нескольку раз в месяц.

Ирочка предложила заменить гвозди на липучки, хорошо знакомые всем по китайским пуховикам. И фиксируется, и приподнимать можно. Пожарные и охранители чистоты сочли себя одураченными, но формально вынуждены были удовлетвориться таким решением проблемы. «Битва при коврике» завершилась победой коллектива.

Окрыленная первым успехом, Ирочка пошла дальше, да так далеко, как никто из ее новых коллег еще не ходил, – на прием к депутату. И вернулась с обещанием покрасить стены за государственный счет. То ли счет был такой мизерный, то ли приближались выборы, но стены действительно покрасили. После этого коллеги сочли, что Ирочка может все. Они смотрели на нее с восхищением, как на вожака.

Ирочке было неловко, потому что в кабинете депутата она не проявила никакого героизма. Все произошло как-то удивительно легко и просто. Поначалу депутат смотрел на Ирочку, как на назойливую муху, и от того взгляда она уменьшалась в собственных глазах до размеров насекомого. Она растеряла весь свой кураж и, ненавидя себя за беспомощность, лепетала что-то про облупившиеся стены, про детей, которые на них смотрят. Депутат молчал, думая о своем. Просительница напомнила ему о незавершенном ремонте в собственном многоуровневом коттедже, что было досадно и искрило ссорами с женой. Думая об этом, он не реагировал на просительницу. А Ирочка, чувствуя, что идет в своем монологе по третьему кругу, начала вставлять новые, незапланированные подробности:

– У нас же коллектив! Вы бы видели! Какие игрушки Маруся Ивановна делает! А Сан Саныч? Это же Паганини на баяне. У того струны лопались, а у нашего пальцы отлетали. Не все, конечно, один только. А кружок выжигания? Он же всем прикурить дает, на любом творческом конкурсе.

Понимая, что ее несет куда-то вбок, скорее всего, на рифы, она замолчала. И весьма кстати, потому что депутат вдруг как будто проснулся и открыл рот:

– Маруся Ивановна говорите? И что? Все еще игрушки лепит?

– Лепит, – пролепетала Ирочка.

– Неугомонная, – странно отреагировал депутат. – Ну пусть лепит, если нравится. Пластилин все стерпит, даже дурацких коняшек с пятью ногами.

– Они не дурацкие. Это фантазийное направление, – робко возразила Ирочка.

Депутат задумчиво посмотрел на нее и вдруг великодушно произнес:

– Значит, стены хотите покрасить? Ладно, поможет вам раб божий Семен, – и чиркнул себе какую-то пометку.

«Совсем на православии торкнулись», – подумала Ирочка, но изобразила тихую воцерковленную улыбку. Лишь бы стены покрасили.

И ведь покрасили. Сдержал слово раб божий Семен.

* * *

Ее кружок был переполнен. Родители думали, что там их детишек учат рисованию. Но рисовать в обычном смысле Ирочка не умела. К счастью, дети в этом не нуждались. Они искали того, кто бы им не мешал. И тут Ирочка была на своем месте. Летающий мышонок? Прекрасно! Червяк под зонтиком? Здорово! А главное, она узнавала, что нарисовал ребенок, еще до сбивчивых комментариев молодого дарования. На месте загогулин и разводов ей удавалось увидеть улитку, бодающуюся с трактором. А что же еще? Это же очевидно! Случалось, что она была единственной из взрослых, кто мог расшифровать детский замысел. Опыт с «гипсорятами» не прошел бесследно. Мир фантазии впускал Ирочку в свои владения беспрепятственно, словно она была там завсегдатаем. И счастливый взгляд ребенка подтверждал ее право входить в этот мир.

Своих воспитанников Ирочка называла «талантулами», соединяя воедино «талант» и «тарантул», потому что эти талантливые дети, а других она не знала, забирали ее жизнь полностью, без остатка. Она принадлежала только им. Часы работы ее художественной студии были лишь декоративной надписью на доске расписания, не более. Ирочка не придерживалась расписания, закрывая студию только поздно вечером. И, идя домой, присматривалась к облакам, к сугробам, к кронам деревьев, чтобы с утра поделиться с детьми наблюдениями, рассказать, как облако поранилось о елку. И дети рисовали страдающее облако и спешащий к нему на помощь ветер, снимающий небесного пушистика с колючих веток. «Талантулы» были преданы ей до донышка своих детских душ.

Ирочка проработала в «рассаднике красоты» три года. За это время она полюбила Изольду с ее манерами актрисы немого кино, выучила все болячки Маруси Ивановны, нашла для Петровича на блошином рынке фотоглянцеватель, узнала от Сан Саныча, что «Амурские волны» и «На сопках Маньчжурии» – это разные песни. И спела их вместе со всеми на похоронах подполковника-шахматиста. Словом, жизнь катилась себе помаленьку. На этот раз не в гору или под откос, а как будто по ровному полю.

Но через три года на адрес клуба пришел конверт. Письмо было от местного органа власти, а значит, излучало угрозу по определению. Воспоминания о ковровой эпопее еще не стерлись из памяти, на всякий случай молоток и гвоздодер не убирали далеко. Малочисленный трудовой коллектив подозрительно косился на лиловую печать, которая заменяла адрес отправителя. Маруся Ивановна заранее накапала себе валокординчика, приготовившись к худшему. Изольда обмахивалась импровизированным веером, сделанным на скорую руку из инструкции к недавно купленному аппарату для выжигания по дереву. Аппарат был мощный, а инструкция хлипкая, веер постоянно заламывался, отчего Изольда никак не могла успокоиться. Петрович нервно щелкал затвором ФЭДа, фотографируя их сосредоточенные лица. Фотографировал без пленки, просто чтобы чем-то себя занять.

Решено было конверт не вскрывать до прихода Сан Саныча. Ирочка живо прокомментировала:

– Типа если рванет. Одним пальцем больше, одним меньше…

Черный юмор, но хоть какой-то. Ирочка изо всех сил пыталась разрядить обстановку.

– А может, нас наградить хотят?

– Разве что посмертно, – обрубила шутку Маруся Ивановна. – У нас наказывают невиновных, а награждают непричастных.

И снова тишина. Коллектив молча смотрел на конверт. Лиловая печать органа власти не предвещала ничего хорошего. Наконец веселой походкой подошел Сан Саныч. Ему вручили конверт и, тревожно вглядываясь в его лицо, пытались угадать, какое впечатление это на него произведет. Ничего нового: при виде печати Сан Саныч заметно погрустнел. Брови насупились, а губы беззвучно зашевелились. Ирочке показалось, что он матерится. Это строго запрещалось в детском клубе. Но случай был исключительный.

Все смотрели на конверт в руках Сан Саныча как на бомбу. И письмо действительно «рвануло»: выпиской из протокола их извещали, что «принято решение о прекращении деятельности…». Дескать, сворачивайтесь, увозите манатки, освобождайте помещение. Видимо, и на этот подвал нашелся платежеспособный арендатор. И непонятно, куда бежать, с кем воевать. «Принято решение» – это гениальная бюрократическая завеса, скрывающая авторство пакости. Кем принято? Кто герои? Нет ответа, молчат из скромности.